Первая эмоция – месть. Четыре откровенных цитаты Станислава Асеева о травмах после плена

Донецкий журналист и блогер Станислав Асеев пробыл в заложниках боевиков на Донбассе два с половиной года. В конце 2019-го его освободили в рамках обмена, теперь он пишет книгу со своими воспоминаниями о заключении на территории арт-центра «Изоляция» в Донецке. Свои.Сity выбрали несколько цитат бывшего узника, которые опубликовало «Радио Свобода» и которые войдут в будущую книгу.
Мысли перед свободой
С какими мыслями заключенный «Изоляции» возвращается на свободу? Я говорю именно «Изоляции», так как сумма реакций тех пленных, которые все это время находились в тюрьмах и лагерях, была принципиально иной. Несмотря на то, что все мы освобождались из макеевской колонии, куда перед обменом свезли людей из разных мест лишения свободы, именно заключённые «Изоляции» до последнего момента были наиболее подавлены и скептически настроены даже теперь, за шаг до свободы.
Арт-центр «Изоляция» до войны
Эмоциональный коллапс
Но это «эмоциональное отупение» было отнюдь не намеренным. Все это время нас убеждали в том, что мы – никто, что будущего не существует, что женские крики и ночные пытки – это единственная реальность, которую мы заслужили. Где-то на глубинном уровне мы, прошедшие «Изоляцию», действительно не могли поверить в то, что однажды это может закончиться, хотя и сознательно обсуждали между собой, как поступим, если окажемся на свободе. Помню один такой разговор буквально за день до обмена, когда вечером мы с моим бывшим сокамерником по «Изоляции» отошли в дальний угол барака, чтобы как можно меньше людей слышало нас. Я спросил его, стало ли ему легче, когда он услышал свою фамилию в списке на помилование, на что он ответил: «Нет, не стало. И ты сам знаешь, почему».
Станислав Асеев снимает баннер с требованием его освободить
Первая эмоция – месть
Я никому об этом еще не рассказывал, но именно с этими мыслями я летел в самолете, когда нас торжественно возвращали в столицу. Именно с этими мыслями я часто произносил речи о правах человека, так до конца и не найдя в себе силы поверить в то, о чем говорю. Человек... Разве не люди делали с нами все это? Разве не мы в порыве гнева и мести способны это все повторить? «Если я сделаю то же самое, это придаст хоть какой-то смысл тому, через что я прошел» – эту мысль, только в грубой форме, я однажды услышал от уголовника. Это чувство абсурдно, если абсурд вообще касается чувств. Иногда освобожденный из плена ощущает, что просто должен что-нибудь сделать, чтобы хоть чем-то заполнить эти несколько лет. Месть в этом смысле подходит: она – первое, что приходит на ум. Первые сутки свободы вы все еще живете насилием, даже если вокруг собрали самых близких людей. Просто к другому вы еще непривычны, маятник эмоций за эти годы покрылся отравленной ржой.
Кто я?
Парень в красивой одежде где-нибудь в Праге, который смотрит на приятный закат над черепичными крышами и потому может позволить себе думать о гуманизме? – Или тот загнанный в клетку донецкий зверек, который наматывал километры от решетки к двери и обратно с мыслями о медленной и мучительной мести?
